Он есть,
и нечего смеяться там!
Сиди, молчи
и не шалей.
Так вот:
Людовик был шестнадцатым
в ряду французских королей.
Жил, негодяй,
под кличкой этою,
а у него была жена,
Марией и Антуанеттою
звалась по паспорту она.
Два сапога,
эксплуататоры –
красавица и прохиндей.
Они в Бастилию
упрятали
свободомыслящих людей.
Париж,
Марсель,
обеды с танцами –
так забавлялись
короли
и драли шкуру
с бедной Франции
(с народа, то-есть),
как могли.
Дворец версальский
снизу доверху
товаром всяческим набит,
как склад,
а тут ещё
Людовику
Антуанетта говорит:
”Мой гардероб,
увы, не полнится,
тоска и серость,
мон амур.
Заместо шляться
по любовницам –
достал бы
спальный гарнитур.”
Вы в королевской шкуре
не были!
Людовик тихо,
в тот же час,
на комбинат изящной мебели
даёт ответственный заказ.
И вот уже строгают
плотники,
ни дней не зная,
ни ночей.
Хоть и шестнадцатый,
а всё-таки –
король,
туды его в качель!..
Приятно, знаете, для глаз оно –
что может вытворить
народ!
Но
(не про нас будь с вами сказано)
случился
вдруг
переворот.
Народ нахрапом взял
Бастилию
и
у Европы на виду
всю королевскую фамилию
предал
неправому
суду.
Об этом помните
со школы вы –
как грубо,
с помощью ножа,
им всем,
беднягам,
сняли головы,
под гильотину
положа.
Антуанетту и Людовика
смели с дороги,
как химер,
три партизана-алкоголика –
Дантон,
Марат
и Робеспьер.
Но реки слёз
ещё прольются им!
Их тоже
ждёт
неправый суд.
Мы с вами знаем:
революции
к хорошей жизни
не ведут.
И вся прошедшая
история –
для дураков,
пардон,
и дур.
Но что же
всё это
о вздоре я?
А как же
спальный гарнитур?
Когда последние Людовики
лишались
собственных
голов,
их гарнитур,
как зюзя,
новенький,
уже к отправке
был готов.
Комод,
кровать,
амуры,
грации,
резные ножки,
вензеля…
Стоял бы он,
как символ нации,
в опочивальне
короля.
Но долго
не было
заказчика,
и год прошёл,
и три,
и пять.
Что ж гарнитур?
В четыре ящика
его пришлось
упаковать,
и –
такова судьба коварная! –
тут был
его
потерян
след.
На станции Париж-товарная
он пролежал
две сотни лет.
Кровати,
пуфики
и столики,
всё – в лучшем виде,
без халтур.
Ломали головы
историки:
куда девался
гарнитур?
Обидно, знаете,
до ужаса,
ведь гарнитур же,
не торшер.
А он вдруг взял
и обнаружился!
И где б вы думали,
мон шер?
В Мадриде?
Нет.
А может, в Жмеринке?
Китай?
Голландия?
Непал?
Смешно сказать –
у нас,
в Америке!
А как же он
сюда
попал?
На ваших лицах
удивление –
мол, автор
мелет
чепуху.
Но вот –
в газете
объявление
(смотри эпиграф наверху).
Что ж,
факт есть факт,
куда ни прячь его!..
Шапиро некто,
Цилин муж,
в Париже
груши околачивал
проездом
через Мулен-Руж.
Увы,
ни к Бабелю,
ни к Бебелю
он чувств особых
не питал.
Он торговал
немножко
мебелью,
что значит –
делал капитал.
Он был в Париже
на вакации,
приобретая всё подряд –
ампир,
барокко,
инкрустации
и прочий антиквариат.
Здоров, как бык,
готов для подвига,
впитавший соки
двух культур,
он был начитан
про Людовика
и про злосчастный
гарнитур.
Мечта
(добавим – лучезарная)
жила в нём,
душу веселя:
на станции Париж-товарная
спросить про мебель короля.
И вот он,
будучи во Франции –
в Париже,
значит –
на метро
добравшись до товарной станции,
нашёл
пропавшее
добро!
Стояла мебель,
упакована
добротно,
прочно,
на века.
Покрылась пылью
от веков она
и паутиною
слегка.
Шапиро некто –
нраву резвого,
в делах
решителен
и скор.
Он вызвал
грузчика нетрезвого
на задушевный разговор.
Спросил спокойно,
ненавязчиво,
поскольку грубость – не в чести,
вот эти, мол,
четыре ящика,
нельзя ли их
приобрести?
Ответил грузчик:
”Вот диковинка!
Нашёлся тоже мне,
герой!
Всё это –
собственность Людовика
(Луи, по-нашему,
ле рой),
хоть и давным-давно
убитого,
но продавать её –
ни-ни!
Весьма возможно,
у Луи того
остался кто-то из родни.”
Шапиро с треском
доску выломал
и громко крикнул:
”О-ля-ля!
Ты не смотри,
что я Шапиро, мол,
я – дальний родич короля!
С правами,
стало быть,
законными,
на этот счёт
сомнений нет.
По маме я
в родстве с Бурбонами,
а по отцу –
Плантагенет.
Да тут и спорить даже
нечего!
Грузи мне мебель,
паразит!”
На это грузчик
беззастенчиво:
”Давай бутылку! –
говорит. –
Колбаски,
сыру камамберского
(сыр –
он по-нашему
фромаж).
Хоть ты и званья
королевского,
а всё же грузчика уважь.
Твой гарнитур,
небось,
не в сырости,
от спешки –
Боже упаси!
Я опосля для Вашей милости
всё отгружу,
и гран мерси.”
Короче –
выпили,
куражились,
на закусь
ели конфитюр…
Так в город
с именем Лос-Анжелес
попал старинный гарнитур.
Уже он продан
и по-щедрому
оплачен,
может быть – в кредит,
и говорят,
подходит
к бедруму,
в котором он
теперь стоит.
Струится свет,
бассейн у домика,
цветы,
подстриженный газон…
В кровати
подлого Людовика –
милейший
Зяма Гольдензон,
а рядом с ним –
Антуанеттою –
его гёрлфрэнд
или жена…
Так и живём.
Но я не сетую.
Нам жизнь
для мебели
дана.
Мы все –
и нытики,
и стоики –
не сразу,
но наверняка
уйдём из жизни,
как Людовики,
а гарнитуры –
на века!
Пока я тут
слагаю небыли
об убиенном короле –
ещё полна
приличной мебели
квартира Ленина
в Кремле…
