Стихи

[Вера]

Жаль, что сейчас он все, связанное с отцом, по-другому воспринимает.

[Вера]

Набросок к песне «Был побег на рывок»

Слушай сказку, сынок
(Вместо всех новостей)
Про полночный звонок,
Про незваных гостей,
Про побег на рывок,
Про тиски западни —
Слушай сказку, сынок,
Да смотри не усни...
И про всё, что не стоит
Теперь ворошить,
Но, бывает, заноет
И станет душить.
Эта сказка — старьё,
Что старьё бередить.
Ты уснёшь под неё —
Я не стану будить.

x x x
Вадиму Туманову

Был побег на рывок —
Наглый, глупый, дневной, —
Вологодского — с ног
И — вперёд головой.

И запрыгали двое,
В такт сопя на бегу,
На виду у конвоя
Да по пояс в снегу.

Положен строй в порядке образцовом,
И взвыла «Дружба» — старая пила,
И осенили знаменьем свинцовым
С очухавшихся вышек три ствола.

Все лежали плашмя,
В снег уткнули носы, —
А за нами двумя —
Бесноватые псы.

Девять граммов горячие,
Аль вам тесно в стволах!
Мы на мушках корячились,
Словно как на колах.

Нам — добежать до берега, до цели, —
Но свыше — с вышек — всё предрешено:
Там у стрелков мы дёргались в прицеле —
Умора просто, до чего смешно.

Вот бы мне посмотреть,
С кем отправился в путь,
С кем рискнул помереть,
С кем затеял рискнуть!

Где-то виделись будто, —
Чуть очухался я —
Прохрипел: «Как зовут-то?
И — какая статья?»

Но поздно: зачеркнули его пули —
Крестом — в затылок, пояс, два плеча, —
А я бежал и думал: добегу ли? —
И даже не заметил сгоряча.

Я — к нему, чудаку:
Почему, мол, отстал?
Ну а он — на боку
И мозги распластал.

Пробрало! — телогрейка
Аж просохла на мне:
Лихо бьёт трехлинейка —
Прямо как на войне!

Как за грудки, держался я за камни:
Когда собаки близко — не беги!
Псы покропили землю языками —
И разбрелись, слизав его мозги.

Приподнялся и я,
Белый свет стервеня, —
И гляжу — кумовья
Поджидают меня.

Пнули труп: «Эх, скотина!
Нету проку с него:
За поимку полтина,
А за смерть — ничего».

И мы прошли гуськом перед бригадой,
Потом — на вахту, отряхнувши снег:
Они обратно в зону — за наградой,
А я — за новым сроком за побег.

Я сначала грубил,
А потом перестал.
Целый взвод меня бил —
Аж два раза устал.

Зря пугают тем светом, —
Тут — с дубьём, там — с крутом:
Врежут там — я на этом,
Врежут здесь — я на том.

Я гордость под исподнее упрятал —
Видал, как пятки лижут гордецы, —
Пошел лизать я раны в лизолятор, —
Не зализал — и вот они, рубцы.

Эх, бы нам — вдоль реки, —
Он был тоже не слаб, —
Чтобы им — не с руки,
А собакам — не с лап!..

Вот и сказке конец.
Зверь бежит на ловца,
Снёс — как срезал — ловец
Беглецу пол-лица.

...Всё взято в трубы, перекрыты краны, —
Ночами только воют и скулят,
Что надо, надо сыпать соль на раны:
Чтоб лучше помнить — пусть они болят!

1977

[Вера]

Этот шум — не начало конца,
Не повторная гибель Помпеи:
Спор вели три великих глупца,
Кто из них, из великих, глупее.

Первый выл: «Я физически глуп!—
Руки вздел, словно вылез на клирос.—
У меня даже мудрости зуб,
Невзирая на возраст, не вырос».

Но не приняли это в расчёт,
Да ещё надавали по роже:
«Ах, подумаешь, зуб не растёт!
Так другое растёт — ну и что же?»

К синяку прижимая пятак,
Встрял второй: «Полно вам, загалдели!
Я— способен всё видеть не так,
Как оно существует на деле».

«Эх! Нашёл чем хвалиться, простак!—
Недостатком всего поколенья!
И к тому же всё видеть не так—
Доказательство слабого зренья».

Третий был непреклонен и груб,
Рвал лицо на себе, лез из платья:
«Я — единственный подлинно глуп,
Ни про что не имею понятья».

Долго спорили— дни, месяца,
Но у всех аргументы убоги...
И пошли три великих глупца
Глупым шагом по глупой дороге.

Вот и берег— дороге конец;
Откатив на обочину бочку,
В ней сидел величайший мудрец,—
Мудрецам хорошо в одиночку.

Молвил он подступившим к нему:
Дескать, знаю, зачем, кто такие...
«Одного только я не пойму:
Для чего это вам,
дорогие!

Или, может, вам нечего есть,
Или мало друг дружку побили?
Не кажитесь глупее, чем есть,
Оставайтесь такими, как были.

Стоит только не спорить о том,
Кто главней,— уживётесь отлично,—
Покуражьтесь ещё, а потом,
Так и быть, приходите вторично».

Он залез в свою бочку с торца,
Жутко умный, седой и лохматый—
И ушли три великих глупца:
Глупый, глупенький и глуповатый.

Удаляясь, ворчали в сердцах:
«Стар мудрец— никакого сомненья!
Мир стоит на великих глупцах—
Зря не выказал старый почтенья».

Потревожат вторично его—
Тёмной ночью,— попросят: «Вылазьте!»...
Всё бы это ещё ничего,
Но глупцы состояли при власти.

И у сказки бывает конец:
Больше нет у обочины бочки,
В «одиночку» отправлен мудрец...
Хорошо ли ему в «одиночке»?

1977

[Самайна]

О ФАТАЛЬНЫХ ДАТАХ И ЦИФРАХ

Кто кончил жизнь трагически, тот - истинный поэт,
А если в точный срок, так - в полной мере:
На цифре 26 один шагнул под пистолет,
Другой же - в петлю слазил в "Англетере".

А в 33 Христу - он был поэт, он говорил:
"Да не убий!" Убьешь - везде найду, мол.
Но гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,
Чтоб не писал и чтобы меньше думал.

С меня при цифре 37 в момент слетает хмель.
Вот и сейчас - как холодом подуло:
Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль
И Маяковский лег виском на дуло.

Задержимся на цифре 37! Коварен бог -
Ребром вопрос поставил: или - или!
На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо,
А нынешние - как-то проскочили.

Дуэль не состоялась или - перенесена,
А в 33 распяли, но - не сильно,
А в 37 не кровь - да что там кровь! - и седина
Испачкала виски не так обильно.

"Слабо стреляться?!" В пятки, мол, давно ушла душа! -
Терпенье, психопаты и кликуши!
Поэты ходят пятками по лезвию ножа -
И режут в кровь свои босые души!

На слово "длинношеее" в конце пришлось три "е", -
Укоротить поэта! - вывод ясен,
И нож в него - но счастлив он висеть на острие,
Зарезанный за то, что был опасен!

Жалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр, -
Томитесь, как наложницы в гареме!
Срок жизни увеличился - и, может быть, концы
Поэтов отодвинулись на время!

Да, правда, шея длинная - приманка для петли,
А грудь - мишень для стрел, - но не спешите:
Ушедшие не датами бессмертье обрели -
Так что живых не слишком торопите!

1971

[Вера]

Я первый смерил жизнь обратным счётом.
Я буду беспристрастен и правдив:
Сначала кожа выстрелила потом
И задымилась, поры разрядив.

Я затаился и затих, и замер,
Мне показалось, я вернулся вдруг
В бездушье безвоздушных барокамер
И в замкнутые петли центрифуг.

Сейчас я стану недвижим и грузен
И погружен в молчанье, а пока
Горн и меха земных газетных кузен
Раздуют это дело на века.

Хлестнула память мне кнутом по нервам,
В ней каждый образ был неповторим:
Вот мой дублёр, который мог быть первым,
Который смог впервые стать вторым.

Пока что на него не тратят шрифта:
Запас заглавных букв — на одного.
Мы с ним вдвоём прошли весь путь до лифта,
Но дальше я поднялся без него.

Вот — тот, который прочертил орбиту,
При мне его в лицо не знал никто.
Всё мыслимое было им открыто
И брошено горстями в решето.

И, словно из-за дымовой завесы,
Друзей явились лица и семьи:
Они все скоро на страницах прессы
Расскажут биографии свои.

Их — всех, с кем вёл я доброе соседство, —
Свидетелями выведут на суд.
Обычное моё босое детство
Оденут и в скрижали занесут.

Чудное слово «Пуск!» — подобье вопля —
Возникло и нависло надо мной.
Недобро, глухо заворчали сопла
И сплюнули расплавленной слюной.

И вихрем чувств пожар души задуло,
И я не смел или забыл дышать.
Планета напоследок притянула,
Прижала, не желая отпускать.

Она вцепилась удесятерённо,
Глаза, казалось, вышли из орбит,
И правый глаз впервые удивлённо
Взглянул на левый, веком не прикрыт.

Мне рот заткнул — не помню, — крик ли, кляп ли,
Я рос из кресла, как с корнями пень.
Вот сожрала всё топливо до капли
И отвалилась первая ступень.

Там, подо мной, сирены голосили,
Не знаю — хороня или храня.
А здесь надсадно двигатели взвыли
И из объятий вырвали меня.

Приборы на земле угомонились,
Вновь чередом своим пошла весна.
Глаза мои на место возвратились,
Исчезли перегрузки, — тишина.

Эксперимент вошел в другую фазу.
Пульс начал реже в датчики стучать.
Я в ночь влетел, минуя вечер, сразу —
И получил команду отдыхать.

И неуютно сделалось в эфире,
Но Левитан ворвался в тесный зал —
Он отчеканил громко: «Первый в мире!»
Он про меня хорошее сказал.

Я шлем скафандра положил на локоть,
Изрёк про самочувствие своё...
Пришла такая приторная легкость,
Что даже затошнило от неё.

Шнур микрофона словно в петлю свился,
Стучали в рёбра легкие, звеня.
Я на мгновенье сердцем подавился —
Оно застряло в горле у меня.

Я отдал рапорт весело, на совесть,
Разборчиво и очень делово.
Я думал: вот она и невесомость,
Я вешу нуль, так мало — ничего!

Но я не ведал в этот час полета,
Шутя над невесомостью чудной,
Что от неё кровавой будет рвота
И костный кальций вымоет с мочой.

1972

[Вера]

Всё, что сумел запомнить, я сразу перечислил,
Надиктовал на ленту и даже записал.
Но надо мной парили разрозненные мысли
И стукались боками о вахтенный журнал.
Весомых, зримых мыслей я насчитал немало,
И мелкие сновали меж ними чуть плавней,
Но невесомость в весе их как-то уравняла —
Там после разберутся, которая важней.

А я ловил любую, какая попадалась,
Тянул её за тонкий, невидимый канат.
Вот первая возникла и сразу оборвалась,
Осталось только слово одно: «Не виноват!»
Но слово «невиновен» — не значит «непричастен», —
Так на Руси ведётся уже с давнишних пор.
Мы не тянули жребий, — мне подмигнуло счастье,
И причастился к звёздам член партии, майор.

Я разыграл свой жребий и оказался первым,
И мною зарядили космический снаряд.
На слове «пуск» сжимаюсь, в жгуты свиваю нервы
И от доски приборной не отрываю взгляд.
Между «нулём» и «пуском» кому-то показалось,
А может — оператор с испугу записал,
Что я довольно бодро, красуясь даже малость,
Раскованно и браво «Поехали!» сказал.

1972

[Самайна]

Ты идешь по кромке ледника,
взгляд не отрывая от вершины.
Горы спят, вдыхая облака,
выдыхая снежные лавины.

Но они с тебя не сводят глаз -
будто бы тебе покой обещан,
предостерегая всякий раз
камнепадом и оскалом трещин.

Горы знают - к ним пришла беда, -
дымом затянуло перевалы.
Ты не отличал еще тогда
от разрывов горные обвалы.

Если ты о помощи просил -
громким эхом отзывались скалы,
ветер по ущельям разносил
эхо гор, как радиосигналы.

И когда шел бой за перевал, -
чтобы не был ты врагом замечен, -
каждый камень грудью прикрывал,
скалы сами подставляли плечи.

Ложь, что умный в горы не пойдет!
Ты пошел - ты не поверил слухам, -
и мягчал гранит, и таял лед,
и туман у ног стелился пухом...

Если в вечный снег навеки ты
ляжешь - над тобою, как над близким,
наклонятся горные хребты
самым прочным в мире обелиском.

1969

[Долгорукий]

Он вышел - зал взбесился на мгновенье.
Пришла в согласье инструментов рать,
Пал пианист на стул и мановенья
Волшебной трости начал ожидать.

Два первых ряда отделяли ленты -
Для свиты, для вельмож и короля.
Лениво пререкались инструменты,
За первой скрипкой повторяя: «ля».

Настраивались нехотя и хитро,
Друг друга зная издавна до йот.
Поскрипывали старые пюпитры,
На плечи принимая груды нот.

Стоял рояль на возвышенье в центре,
Как черный раб, покорный злой судьбе.
Он знал, что будет главным на концерте,
Он взгляды всех приковывал к себе.

И, смутно отражаясь в черном теле,
Как два соглядатая, изнутри,
Из черной лакированной панели
Следили за маэстро фонари.

В холодном чреве вены струн набухли -
В них звук томился, пауза долга…
И взмыла вверх рояля крышка - будто
Танцовщица разделась донага.

Рука маэстро над землей застыла,
И пианист подавленно притих,
Клавиатура пальцы ощутила
И поддалась настойчивости их.

Минор мажору портил настроенье,
А тот его упрямо повышал,
Басовый ключ, спасая положенье,
Гармониями ссору заглушал,

У нот шел спор о смысле интервала,
И вот одноголосия жрецы
Кричали: «В унисоне - все начала!
В октаве - все начала и концы!»

И возмущались грубые бемоли,
Негодовал изломанный диез:
Зачем, зачем вульгарные триоли
Врываются в изящный экосез?

Низы стремились выбиться в икары,
В верха - их вечно манит высота,
Но мудрые и трезвые бекары
Всех возвращали на свои места.

Склоняясь к пульту, как к военным картам,
Войсками дирижер повелевал,
Своим резервам - терциям и квартам -
Смертельные приказы отдавал.

И черный лак потрескался от боли,
Взвились смычки штыками над толпой
И, не жалея сил и канифоли,
Осуществили смычку со струной.

Тонули мягко клавиши вселенной,
Решив, что их ласкают, а не бьют.
Подумать только: для ленивой левой
Шопен писал Двенадцатый этюд!

Тончали струны под смычком, дымились,
Медь плавилась на сомкнутых губах,
Ударные на мир ожесточились -
У них в руках звучал жестоко Бах.

Уже над грифом пальцы коченели,
На чьей-то деке трещина, как нить:
Так много звука из виолончели
Отверстия не в силах пропустить.

Как кулаки в сумбурной дикой драке,
Взлетали вверх манжеты в темноте,
Какие-то таинственные знаки
Концы смычков чертили в пустоте.

И, зубы клавиш обнажив в улыбке,
Рояль смотрел, как он его терзал,
И слезы пролились из первой скрипки
И незаметно затопили зал.

Рояль терпел побои, лез из кожи,
Звучала в нем, дрожала в нем мольба,
Но господин, не замечая дрожи,
Красиво мучал черного раба.

Вот разошлись смычковые, картинно
Виновников маэстро наказал
И с пятой вольты слил всех воедино.
Он продолжал нашествие на зал.

‹1972›

[Самайна]

Благодать или благословенье
ниспошли на подручных твоих -
дай нам, бог, совершить омовенье,
окунаясь в святая святых!

Исцеленьем от язв и уродства
будет душ из живительных вод, -
это - словно возврат первородства,
или нет - осушенье болот.

Все пороки, грехи и печали,
равнодушье, согласье и спор -
пар, который вот только наддали,
вышибает, как пули, из пор.

Все, что мучит тебя, - испарится
и поднимется вверх, к небесам.
Ты ж, очистившись, должен спуститься -
пар с грехами расправится сам.

Не стремись прежде времени к душу,
не равняй с очищеньем мытье, -
нужно выпороть веником душу,
нужно выпарить смрад из нее.

Здесь нет голых - стесняться не надо,
что кривая рука да нога.
Здесь - подобие райского сада, -
пропуск тем, кто раздет донага.

И в предбаннике сбросивши вещи,
всю одетость свою позабудь -
одинаково веничек хлещет,
так что зря не выпячивай грудь!

Все равны здесь единым богатством,
все легко переносят жару, -
здесь свободу и равенство с братством
ощущаешь в кромешном пару.

Загоняй поколенья в парную
и крещенье принять убеди, -
лей на нас свою воду святую -
и от варварства освободи!

1971

[Вера]

Разговор в трамвае

«Граждане! Зачем толкаетесь,
На скандал и ссору нарываетесь?
Сесть хотите? Дальняя дорога?
Я вам уступлю, ради Бога!

Граждане! Даже пьяные!
Все мы — пассажиры постоянные,
Все живём, билеты отрываем,
Все по жизни едем трамваем.

Тесно вам? И зря ругаетесь, —
Почему вперёд не продвигаетесь?!
Каши с вами, видимо, не сваришь...»
«Никакой я вам не товарищ!»

«Ноги все прокопытили...»
«Вон уже дыра на вашем кителе!»
«Разбудите этого мужчину, —
Он во сне поёт матерщину».

«Граждане! Жизнь кончается! —
Третий круг сойти не получается!»
«С вас, товарищ, штраф, рассчитайтесь!
Нет? Тогда ещё покатайтесь!»

1968, 1975, {1977}

[Вера]

Хотела тогда спросить, а вот это Высоцкий или подделка:

«Новые левые - мальчики бравые...»

Да, это 100% Высоцкий. Существует автограф.

А на юбилейных торжествах в Новосибирске высоцковед А.Сёмин взорвал маленькую бомбу. Вполне убедительно доказывает, что этот автограф, как и еще несколько - фальшивка, все написаны одной рукой и в одно время. Чужой рукой. И, соответственно, это не тексты Высоцкого. Не знаю, как прикрепить здесь документ. Но кому интересно, вот здесь, #89 можно его скачать. А.Б. Сёмин "Рукописи, которых ...не было".

[Максимыч]

Да, это не просто бомба. Это Хиросима...

[Вера]

Летела жизнь

Я сам с Ростова, я вообще — подкидыш,
Я мог бы быть с каких угодно мест.
И если ты, мой Бог, меня не выдашь,
Тогда моя Свинья меня не съест.

Живу везде, сейчас, к примеру, в Туле.
Живу и не считаю ни потерь, ни барышей.
Из детства помню детский дом в ауле,
В республике чечено-ингушей.

Они нам детских душ не загубили —
Делили с нами пищу и судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.

Я сам не знал, в кого я воспитаюсь,
Любил друзей, гостей и анашу.
Теперь чуть что, чего — за нож хватаюсь,
Которого, по счастью, не ношу.

Как сбитый куст, я по ветру волокся,
Питался при дороге, помня зло, но и добро.
Я хорошо усвоил чувство локтя,
Который мне совали под ребро.

Бывал я там, где и другие были, —
Все те, с кем резал пополам судьбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.

Нас закаляли в климате морозном,
Нет никому ни в чём отказа там.
Так что чечены, жившие при Грозном,
Намылились с Кавказа в Казахстан.

А там Сибирь — лафа для брадобреев:
Скопление народов и нестриженных бичей, —
Где место есть для зеков, для евреев
И недоистреблённых басмачей.

В Анадыре что надо мы намыли,
Нам там ломы ломали на горбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.

Мы пили всё, включая политуру, —
И лак, и клей, стараясь не взболтнуть.
Мы спиртом обманули пулю-дуру!
Так, что ли, умных нам не обмануть?!

Пью водку под орехи для потехи,
Коньяк под плов с узбеками, по-ихнему — пилав, —
В Норильске, например, в горячем цехе
Мы пробовали пить стальной расплав.

Мы дыры в дёснах золотом забили,
Состарюсь — выну, денег наскребу!
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетала с выхлопом в трубу.

Какие песни пели мы в ауле,
Как прыгали по скалам нагишом!
Пока меня с пути не завернули,
Писался я чечено-ингушом.

Одним досталась рана ножевая,
Другим — дела другие, ну а третьим — третья треть...
Сибирь, Сибирь — держава бичевая, —
Где есть где жить и есть где помереть.

Я был кудряв, но кудри истребили —
Семь пядей из-за лысины во лбу.
Летела жизнь в плохом автомобиле
И вылетела с выхлопом в трубу.

Воспоминанья только потревожь я —
Всегда одно: «На помощь! Караул!..»
Вот бьют чеченов немцы из Поволжья,
А место битвы — город Барнаул.

Когда дошло почти до самосуда,
Я встал горой за горцев, чьё-то горло теребя,—
Те и другие были не отсюда,
Но воевали, словно у себя.

А те, кто нас на подвиги подбили,
Давно лежат и корчатся в гробу, —
Их всех свезли туда в автомобиле,
А самый главный — вылетел в трубу.

Варианты:

68. Но воевали, словно за себя.


В набросках к этой песне есть куплет:

Я исписал почти что полтетради.
Жизнь — тонкая тетрадь, в ней мало дней.
Видал чеченов я в Целинограде,
Они, как прежде, не едят свиней.

1977

[ppd]

А.Б. Сёмин "Рукописи, которых ...не было".

Вот прямая ссылка на публикацию.

Возможно, я что-то путаю - столько лет прошло, но первые две строфы "Миражей" у меня КМК были в одной из концертных записей. Правда, кто только не исполнял их за эти годы.
Не уверен. Вот, например, "Граждане, зачем толкаетесь..." точно было.

А в остальном, похоже, с Сёминым можно согласиться.

[Вера]

Про "Граждане, зачем толкаетесь" там и речи нет. Сомнению подвергаются 7 произведений:
А мы живем в мертвящей пустоте
Меня опять ударило в озноб
Мой черный человек в костюме сером
Новые левые - мальчики бравые
Слева бесы, справа бесы
Я вам расскажу про то, что будет
Я никогда не верил в миражи

первые две строфы "Миражей" у меня КМК были в одной из концертных записей. Правда, кто только не исполнял их за эти годы.
Не уверен. Вот, например, "Граждане, зачем толкаетесь..." точно было.

Доказательная база одна, поэтому речь не может идти о том, что "Я никогда не верил в миражи" - его текст, а остальные - нет. Или все авторские, или все чужие. Хотя мне непонятно, кому и зачем это надо было. Наверное, самый простой выход - графологическая экспертиза. Но энтузиасты располагают только сканами, а владельцы оригиналов не заинтересованы в установлении истины. Это же не памятники/небоскребы/торговые центры имени папы открывать ездить, тут серьезно работать надо. И средства вкладывать.

[ppd]

Про "Граждане, зачем толкаетесь" там и речи нет.

Я не про "там", а о своих записях в 80-х.

мне непонятно, кому и зачем это надо было

Умом не понять, да. Г.Антимоний жив-здоров, неужели, к нему напрямую не обращались?
Кстати фитиль у этой "бомбы" поджигали здесь, пост 06-04-2009 17:51. Там в теме много ссылок на сканы автографов.

Захотелось глянуть на подозреваемого - нашёл это видео.
Всеволод Абдулов и Григорий Антимоний в программе о В Высоцком (Абдулов здесь как раз читает "Миражи")

phpBB [video]

И прошлогоднюю статью "Сколько сейчас зарабатывают на Высоцком?"

[Максимыч]

"Граждане, зачем толкаетесь?" в концертных записях звучали (в виде очень маленького фрагмента). Относительно "Миражей" - если это всё-таки действительно стихотворение Высоцкого, сомневаюсь, чтобы он его стал исполнять на концертах, даже за границей...

Скрытый текст:

Я не "высоцковед" и вообще в поэзии не разбираюсь, но ещё очень давно, четверть века назад, практически сразу же после знакомства с этими стихотворениями, у меня возникли смутные сомнения. Это политически острые, кричащие стихи, но в них не ощущается "искры божьей"...

[Вера]

Но слово «невиновен» — не значит «непричастен», —
Так на Руси ведётся уже с давнишних пор.
Мы не тянули жребий, — мне подмигнуло счастье,
И причастился к звёздам член партии, майор.
Я разыграл свой жребий и оказался первым,
И мною зарядили космический снаряд.
На слове «пуск» сжимаюсь, в жгуты свиваю нервы
И от доски приборной не отрываю взгляд.

К сожалению, оказалось, что последняя строфа - плод коллективного творчества ретивых публикаторов. Первая строфа - возникла из «доработок» Г. Антимония (у ВВ в рукописи - в блокноте, увозимом на Запад, - есть лишь 1-я и 4-я строки. Т.е. строфа Автором не сделана, и сам ли Гарик либо «помощники» его - дописали. Строфа была опубликована в сборнике "Я, конечно, вернусь..." (М.: Книга, 1988), стр. 298-299.).
А вот вторую строфу - ПОЛНОСТЬЮ СОЧИНИЛ кто-то из «помощников» Чака и Попова (Высоцкий, В. С. Сочинения [Текст] : в 4 т. Т. 1 / В.С. Высоцкий ; авт. коммент. и подгот. текста: Б.И. Чак, В.Ф. Попов ; худож. А. А. Толмачев . - СПб. : АОЗТ "Технэкс-Россия", 1993 – С. 290,291)

Владимиру Семеновичу принадлежат только строки
Но слово «невиновен» — не значит «непричастен», —
И причастился к звёздам член партии, майор.

[Самайна]

ПЕСЕНКА ПРО МЕТАТЕЛЯ МОЛОТА

Я раззудил плечо - трибуны замерли,
молчанье в ожидании храня.
Эх, что мне мой соперник - Джонс ли, Крамер ли,-
рекорд уже в кармане у меня!

Заметано, заказано, заколото, -
мне кажется, я следом полечу.
Но мне нельзя, ведь я - метатель молота:
приказано метать - и я мечу.

Эх, жаль, что я мечу его в Италии,-
я б дома кинул молот без труда -
ужасно далеко, куда подалее,
и лучше - если б враз и навсегда.

Я был кузнец, ковал на наковальне я,
сжимал свой молот и всегда мечтал:
закинуть бы его куда подалее,
чтобы никто его не разыскал.

Я против восхищения повального,
но я надеюсь: года не пройдет -
я все же зашвырну в такую даль его,
что и судья с ищейкой не найдет.

А вот сейчас, как все и ожидали, я
опять его метнул себе во вред -
ужасно далеко, куда подалее.
Так в чем успеха моего секрет?

Сейчас кругом корреспонденты бесятся.
"Мне помогли,- им отвечаю я, -
подняться по крутой спортивной лестнице
мой коллектив, мой тренер и - семья".

1968

[Долгорукий]

Мне судьба - до последней черты, до креста
Спорить до хрипоты, а за ней - немота,
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что не то это все, не тот и не та...
Что лабазники врут про ошибки Христа,
Что пока еще в грунт не влежалась плита,
Что под властью татар жил Иван Калита
И что был не один против ста.
Триста лет под татарами - жизнь еще та,
Маета трехсотлетняя и нищета.
И намерений добрых, и бунтов тщета,
Пугачевщина, кровь, и опять - нищета.
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта,
Повторю, даже в образе злого шута...
Но не стоит предмет, да и тема не та:
"Суета всех сует - все равно суета".
Только чашу испить - не успеть на бегу,
Даже если разлить - все равно не смогу.
Или выплеснуть в наглую рожу врагу?
Не ломаюсь, не лгу - не могу. Не могу!
На вертящемся гладком и скользком кругу
Равновесье держу, изгибаюсь в дугу!
Что же с ношею делать - разбить? Не могу!
Потерплю и достойного подстерегу.
Передам, и не надо держаться в кругу -
И в кромешную тьму, и в неясную згу,
Другу передоверивши чашу, сбегу...
Смог ли он ее выпить - узнать не смогу.
Я с сошедшими с круга пасусь на лугу,
Я о чаше невыпитой здесь ни гугу,
Никому не скажу, при себе сберегу.
А сказать - и затопчут меня на лугу.
Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу.
Может, кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
За веселый манер, на котором шучу.
Даже если сулят золотую парчу
Или порчу грозят напустить - не хочу!
На ослабленном нерве я не зазвучу,
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
Лучше я загуляю, запью, заторчу!
Все, что за ночь кропаю,- в чаду растопчу!
Лучше голову песне своей откручу,
Чем скользить и вихлять, словно пыль по лучу.
Если все-таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта,-
Я уйду и скажу, что не все суета!

Выделенное про Тимура нашего Султановича как мне кажется.